Г. Гаранян:
Джаз и семья - всё, что у меня есть
(радио "Кузбасс FM", 23.03.2006)

– А.В: Добрый день. В студии Винокуров Александр и Марина Александрова. Как говорится, мы с Мариной ходим парой. И как только мы появляемся в эфире парой, значит у нас в студии гость. Так оно и есть. Сейчас напротив меня сидит величайший человек, приятнейший, судя по первым впечатлениям, человек – Георгий Арамович Гаранян – саксофонист, дирижёр, народный артист России, лауреат многих международных джазовых фестивалей…

– Г.Г.: И тут врываюсь я. Хватит уже. Здравствуйте. Вы знаете, мне все эти звания понадобились только один раз – когда я просил у московского правительства скидку на квартиру. И что вы думаете? Полагается максимальная скидка в двадцать процентов, а мне дают пятнадцать. А мне интересно, у меня все звания на лист не помещаются, и я думаю, в чём тут же дело. Сколько нужно званий иметь, что бы дали все двадцать? Выяснилось, что нисколько. Сколько захотят, столько и дадут. В следующий раз также легко дали двадцать. Извините, я вас прервал.

– А.В: Я напомню, что мы работаем в прямом эфире, и номер нашего телефона 58-22-23, код города 3842. Звоните. А я хочу заметить, что билетов на сегодняшний концерт уже нет, и не стоит этому удивляться, ибо не так часто к нам приезжают такие именитые коллективы. Нашу беседу – а я очень хочу, чтобы у нас получилась беседа – я бы хотел начать вот с чего. Есть мнение, что в России нет рок-музыки, а есть нечто своё, а рок-музыка есть где-то в Европе и Америке. Что джаз – это сугубо американское явление и русские не умеют играть джаз. Чтобы играть джаз, нужно родиться и вырасти в Америке. И российских мировых джазовых знаменитостей можно по пальцам пересчитать. Отчего же нас так мало?

– Г.Г.: Вопрос правильный, по существу и я знаю, что сказать, но вы не совсем правы. По части рока. Чёрт его знает, но у нас тоже есть группы, которые не гонятся за деньгами, за большим финансовым успехом, а вот честно играют то, о чём они думают. Настоящий underground. Я такие слышал. Не много, но слышал. Не знаю, какова их судьба, потому что меня это как-то не так интересует, потому что я занимаюсь джазом. И что касается джаза, то сразу вам могу сказать, что вы не правы. Почему? Потому, что русские (российские, советские, как хотите, называйте), не в смысле национальности, а в смысле государственной принадлежности, на мировом рынке джаза очень большая и значительная сила. Мало того, появились уже американские джазмены, которые по национальности россияне. И причём в первых рядах. Одним из первых таких джазменов стал трубач Валерий Пономарев, который ни много, ни мало, уехав, по-моему, в 71-72 годах, я сейчас уже не помню точно, стал солистом ансамбля Jazz Messengers Арта Блейки (Art Blakey). Ничего себе?! А после Валерия был Уинтон Марсалис (Winton Marsalis), например. Вот такой Валера Пономарёв. Он уже настоящая американская звезда. Часто приезжает сюда. Многие его успели подзабыть, но он действительно звезда американского класса. К моей гордости ансамбль «Мелодия», я, правда, сейчас его возродил, а вот тот, первоначальный ансамбль «Мелодия» весь разъехался по загранице. Очень многие работают и в США, и в Германии. Работают очень хорошо. Работают с самыми лучшими музыкантами. А некоторые, например, такие как контрабасист Боря Козлов и трубач Саша Сипягин работали в оркестре Чарлза Мингуса (Charles Mingus). Ничего? То есть это звёзды первого класса. И они действительно потрясающие инструменталисты. И знаете что? У нас таких много. Тенденция общая такая: в небольших городах люди учатся играть, а затем едут в Москву устроиться; устраиваются и если человек амбициозный, то он дальше хочет – хочет в Нью-Йорк, хочет в Америку, хочет в Германию – хочет дальше блистать. Вот, например, есть такой трубач Лобанов. В Новосибирске есть оркестр Володи Толкачёва, ну, вы знаете. Так вот, его сын, Андрей Лобанов, потрясающий музыкант и очень хороший трубач, уехал в Германию, и он там уже практически одна из немецких звёзд. Так что в этом отношении наши российские музыканты на международном рынке пользуются заслуженным признанием и некоторые даже большой славой.

– М.А.: К вопросу о небольших городах. Мы буквально вчера с Александром были в небольшом шахтёрском городке, Осинниках. Там педагоги музыкальных школ уже девятый год проводят детский джазовый фестиваль, «Блюз под снегом». И педагоги сетуют на то, что в музыкальных школах, в музыкальных училищах нет хороших эстрадных, джазовых отделений. Как вы считаете, надо учить с детства джазу или это взрослая музыка, со своим мироощущением?

– Г.Г.: Ну, чёрт его знает… Мне кажется, судя по опыту московских и петербургских учебных заведений, надо учить. Кстати, в Новосибирске, я знаю, мне Володя Толкачёв рассказывал – он сам преподаёт, – что есть молодёжь, которая здорово играет и подаёт большие надежды. На моих глазах… Есть такой преподаватель Мески – он уникум, он учит играть на всех инструментах. И я слышал, как ансамбль под его управлением играет, а первый саксофонист был потрясающим. Очень сложно за ним было угнаться. Он технически подвижный парень и с головой как у взрослого человека. Так смолоду или не смолоду постигают джаз? Потрясающий парень. Мне кажется, что это сугубо индивидуально. И, в общем-то, надо учить. Если у человека ничего не получается, то он сам уйдёт. Потому что видеть, как его коллеги достигают какого-то успеха, а у него ничего не получается – это очень тяжело. Ну, что делать? Ну, суждено, значит. Но, как правило, неспособных в джазовую школу не берут. Так что я думаю, основываясь на московском и ленинградском опыте, что учить надо.

– А.В.: А вот вы сами до всего доходили, сами всему обучались.

– Г.Г.: Ну-у-у, тогда было совсем другое время. В моё время профессионалы джазовой музыкой вообще не занимались. Джазом занимались инженеры, химики, физики – кто угодно, но только не профессионалы-музыканты. Во-первых, это было нельзя. Это было запрещено. Не буду говорить об этом, вы все-всё этом знаете. Уже много раз в передачах эту тему мусолили. И поэтому, энтузиастов среди "классиков", как мы говорим о тех, кто получал классическое музыкальное образование, не было. А мы, все инженеры, играли джаз. У некоторых не получилось – ушли, а некоторые остались музыкантами, правда среднего уровня. И, как и должно быть, звёзд очень мало, но они есть. И среди инженеров очень яркие.

– М.А.: Я хотела добавить, что дети не боятся экспериментов. Я знаю, что вы тоже очень любите эксперименты. И я снова возвращаюсь к осинниковскому фестивалю: дуэт, который играет джаз на балалайках; фольклор, который они представляют в блюзовых вариациях.

– Г.Г.: Прекрасно. Это здорово. Вот вы сейчас очень интересную тему затронули – фольклор и джаз. Раньше, при советской власти, всё время хотели, начальство хотело, что бы мы абсолютно отличались от западных джазменов, чтобы это был настоящий советский джаз. Наш! Настоящий! А мы все боялись. Самые талантливые люди, вот я помню, Андрюша Талмосян написал тему с русскими интонациями, которая стала очень знаменитой – «Господин Великий Новгород». Коля Горомин, гитарист, мой коллега в те времена, посвятил сыну пьесу «Здравствуй, это я». У меня тоже было нечто подобное. Я написал «Терем-теремок». Выяснилось что? Ну, да. Единичные опыты могут быть. Такие же опыты были в Швеции, которые, так же как и русские опыты, благополучно канули в Лету. Так что, суть джаза совершенно не в этом. Джаз, он какой есть, такой и есть. Ему сейчас уже больше ста лет. Он взрослый. И если вы послушаете французов, немцев, русских, да кого угодно, то услышите, что это унифицированная музыка. Но, между прочим, композиторов, классиков, одного века, если послушаете… Ну, к примеру, Шопена. Хотя нет. Шопен, конечно, очень яркий, индивидуальный человек. Но есть много композиторов, про которых вы не скажите из какой они страны. И в этом ничего плохого нет. И джаз, и классика – это интернациональная музыка. И совершенно не обязательно, чтобы она была с народным характером. Да, была "могучая кучка", которая поставила фольклор во главу угла, слепо этому следовала, и было очень много хороших примеров. Но это не значит, что после неё, после "могучей кучки", всё должно быть именно вот так. Нет. Это было личное желание, это был личный опыт. После этого появились Прокофьев и многие другие, в частности, из современных, Шнитке, которые не слишком-то жаловали фольклор. И у них были свои идеи. И они тоже были правы. Так что, национальность в джазе не надо угадывать, зато угадаешь тех, кто хорошо играет. И вот их мы и любим. Мы любим не тех, кто живёт в Америке, в Швеции, а тех, кто хорошо играет. Я уже говорил, про русских, что сейчас это американские звёзды. Есть и шведы. К примеру, Нильс Оскар Петерсен, контрабасист – звезда международного класса. Выше, чем американцы. Таких звёзд сейчас много. И не в этом дело, главное – играй хорошо.

– М.А.: С композиторами и исполнителями всё понятно, а насколько интернационален джаз в плане восприятия. Вы же по всему свету с концертами проехали.

– Г.Г.: Джаз абсолютно интернационален. С одинаковым удовольствием слушают и американский джаз и русский. И у нас и на Тайване.

– А.В.: А как слушают?

– Г.Г.: Тайцы – народ очень искренний и, надо сказать, не избалованный визитами иностранных музыкантов. Я так понимаю, что у них гастролёров не очень много, по крайней мере, до недавнего времени было. Нас принимали как национальных героев – у всех музыкантов брали автографы. Вы представляете, у целого оркестра! Все девчонки визжали так, будто на рок-концерте. Мне это было очень приятно.

– А.В.: Я это к чему, мне доводилось общаться с музыкантами, которые выступали в разных странах мира. Так они говорят, что в некоторых странах приходится концертные программы перестраивать.

– Г.Г.: Абсолютно правильно. Так оно и есть. И так оно и нужно делать. Народ-то везде разный. Но тут надо почувствовать. Я приспособился тоже не с первого раза. Я три раза подряд был на Тайване, я был, кстати, с краснодарским оркестром. Здесь я с оркестром Олега Лундстрема, которым тоже руковожу. Как вы понимаете, если бы не было инициативы «Альфа банка» – это было бы сложно реализовать, потому что это технически и финансово очень сложный проект. Но, тем не менее, к вам сейчас приехал замечательный оркестр. Вы это сегодня услышите. Я надеюсь, придёте к нам в гости?

– М.А.: Постараемся.

– Г.Г.: Если вас не будут пускать, то сразу ко мне. А то, что билетов нет, так, с одной стороны, это приятно слышать, но чем помочь тут я не знаю.

– А.В.: Эфиром народу можем помочь.

– Г.Г.: Эфиром? То есть передать наше выступление? Это вам надо с работниками филармонии разговаривать. Моё разрешение, как руководителя оркестра, я вам даю.

– А.В.: Я напомню, что вы слушаете радио Кузбасс FM. У микрофона Марина Александрова, Александр Винокуров, а в гостях у нас великий музыкант – Георгий Гаранян. Его присутствием здесь лично я горжусь. Георгий Арамович, вы руководите большими оркестрами.

– Г.Г.: У меня три больших оркестра.

– А.В.: А это же великий труд: нужно людей найти, всех нужно подобрать, с каждым найти общий язык. Тут не знаешь, что делать с коллективом в пять-шесть человек.

– Г.Г.: Вы понимаете, какая штука. Это мировая практика, когда один дирижёр руководит двумя-тремя оркестрами. Например, у Геннадия Николаевича Рождественского были коллективы одновременно в России и в Швеции. Это абсолютно нормально. У меня два коллектива в Москве и один в Краснодаре. И времени у меня хватает, чтобы руководить всеми коллективами. Сейчас в Краснодаре чуть меньше работы. Ну, это связано с местными внутренними причинами. У меня пока сил и интереса хватает. И мало того, все эти три оркестра имеют совершенно разный профиль. Оркестр Лундстрема, как всегда, нацелен на джаз. Он был нацелен на совсем традиционный джаз, но сейчас мы играем немного современный джаз. Ансамбль «Мелодия» – ну, это вы помните, – ваши любимые песни, знакомые мелодии – эта линия и осталась. Джаз тоже играем, но гораздо меньше. А краснодарский биг-бэнд – это оркестр, который играет всё. Но там есть своя тематика – тематика советских композиторов, тематика юга России. Так что везде есть что-то своё.

–М.А.: Вы ведь любите и часто выступаете с местными музыкантами. И к нам вы приезжали, мы считали-считали лет семь, по-моему, тому назад с новосибирским коллективом. А как часто случаются для вас открытия в небольших городах?

– Г.Г.: Постоянно. Потому что я всё время вижу новых музыкантов. Иногда даже ахаю. Но последний раз я ахнул не от гастролей. Мой друг, композитор из Еревана, прислал мне запись пятнадцатилетнего саксофониста – он виртуоз, просто. Как это они умудрились. Никогда ни один саксофонист из Армении не блистал так, как будет блистать этот мальчик. Это мне доставляет искреннее удовольствие. Тем более, когда я вижу воочию, лицом к лицу, это просто потрясающе. А Сибирь – это вообще особая статья. Я считаю, что такой центр как Новосибирск, скоро станет джазовым. Есть же два города шибко джазовых – это Москва и Санкт-Петербург. А теперь и Новосибирск с ними абсолютно на равных. И музыканты такие, какие там есть – они просто прекрасны. Тот же биг-бэнд Володи Толкачёва, с которым я часто выступал.

– А.В.: Мне всегда было любопытно, если джаз – это импровизация, то импровизируют ли дирижёр?

– Г.Г.: Я играющий дирижёр. Я не забываю, что я ещё и саксофонист. Я не совершаю того, что однажды совершил в «Мелодии» – я бросил инструмент. Нет, я сейчас занимаюсь на инструменте, играю и импровизирую. Но задача дирижёра в джазе не совсем такая, как у дирижёра симфонического оркестра. Дирижёр симфонического оркестра обязан всё скоординировать, обязан внушить свою волю, поддерживать ритм и так далее. В джазе есть очень много мест, где ритм сам по себе идёт. Ритм-секция играет чёткий ритм, и сбиться нет никакой возможности. Там дирижёр не нужен. Там дирижёр нужен только для характера. Я себе представляю это так. Я и не стараюсь участвовать в работе ритм-секции, ведь это сделали барабанщик и контрабасист. А дирижёр должен больше давать своего характера произведению. А импровизации тоже могут быть. Правда, если импровизировать руками, то есть опасность, что музыкант не поймут и прекратят играть. Так что лучше какие-то узловые моменты не трогать. А если дирижёр в этот может сплясать, то это не так уж и плохо.

– А.В.: Иногда надо отходить от общепринятых норм.

– Г.Г.: Несмотря на то, что я пять лет работал с симфоническим оркестром кинематографии, и совершенно не намерен здесь применять приёмы классического дирижирования. Ну, разве что иногда. Так, в общем-то, и положено. Я занимаюсь, в основном, характером.

– М.А.: вы производите впечатление довольно мягкого человека, а насколько требовательный вы руководитель?

– Г.Г.: Как жалко, что вас моя жена не слышит. В этом отношении у меня, может быть, мягкость эта несколько обманчива, потому что в отношении музыки я часто бываю бескомпромиссен. Иначе не может быть. Причём дирижёр, хочет он этого или не хочет, становится дирижёром только тогда, когда он умеет навязать свою волю музыкантам. Другое дело, когда он навязывает свою волю совершенно по необоснованным причинам. И тогда музыканты чувствуют, что что-то не так, что-то не органично. Вот тогда дирижёр уже будет не прав. А если он навязывает свою волю, и музыканты соглашаются в душе с ним, значит тогда всё правильно.

– А.В.: Главное, чтобы зритель чувствовал себя комфортно.

– Г.Г.: Конечно.

– М.А.: Вы ведь сюрпризы любите на концертах.

– Г.Г.: И сегодня тоже будут.

– М.А.: Раскрывать не будете?

– Г.Г.: Нет, конечно. А зачем? Тогда уже это не будет сюрпризом. Сказать по радио всему Кузбассу? Не-е-е-т.

– М.А.: А с кем бы вы из современных вокалистов с удовольствием поработали? Может быть, что-то в работе уже есть?

– Г.Г.: Вы знаете, у нас постоянное сотрудничество с замечательной американской певицей. Я считаю, что после смерти Эллы Фицжеральд (Ella Fitzgerald)…боюсь ярлыки приклеивать, но она мне больше всех симпатична. Это Дебора Браун (Debora Braun). Она часто приезжала в оркестр до меня. Я с ней никогда не был знаком, никогда не слышал, а когда услышал, у меня слёзы потекли. Она потрясающе поёт. Вот с ней мы сотрудничаем изо всех сил. Если говорить о советских певицах, то у меня одно время было длительное сотрудничество с Ларисой Долиной. Её ещё никто не знал, и я был первый, кто её вывез за границу на международный фестиваль, и с моей песней из мюзикла, она получила гран-при. Она об этом пишет в своей книге. Мы до сих пор иногда встречаемся и музицируем по-джазовому.

– М.А.: Музыка к кино – это совершенно особый пласт. Чем он увлекает и где там подводные камни? Вы к этому относитесь с любовью или по необходимости пишите?

– Г.Г.: Я написал музыку более, чем к сорока фильмам. И с этими трудностями я встречался каждый день. Там совершенно другая обстановка и музыку там оценивают совершенно с иной точки зрения. Может быть это и правильно, потому что в кино музыка – это один из компонентов. И не больше. Она не самоцель композитора. Во всяком случае, кино существует не для того, чтобы композитор написал для него какую-то тему. Нет. Тема существует для того, что бы её режиссёр поместил в кино. И вот это надо чувствовать. Понимаете такую разницу. Это очень тонкий нюанс. Всё нужно делать для кино. Режиссёр в кино главный. Он – единственная фигура, по крайней мере в советском кино. Всегда так было и будет. И этому надо соответствовать. Мне повезло, я работал с очень хорошими режиссёрами: Михаил Казаков, Евгений Гинзбург, Борис Бушмелёв («Вечерний лабиринт»), ну, в общем, очень хорошая компания. Я вспоминаю, что однажды Миша Казаков по поводу «Покровских ворот» меня буквально измучил с темой. У него столько было идей! Произведение звучало три минуты, а идей надо было сто пятьдесят воплотить. Короче говоря, как я ему не играл на рояле – ничего не получалось. Плюнул я и расписал сам на оркестр, что считал нужным и начинаю репетировать. Входит Миша, услышал музыку: «Ой, а что это вы такое миленькое играете? Очень бы подошло к этому месту». А я ему и отвечаю, что для этого места и написано. Просто я ему играл сначала это же на рояле, а пианист я неважный. Вывод такой: даже самому умному половину работы не показывают. Так что в кино есть масса таких трудностей и все они связаны с характером.

– М.А.: Но, тем не менее, увлекательно.

– Г.Г.: Безумно увлекательно. Это же борьба с препятствиями. Я очень люблю преодолевать препятствия. Я же так дирижёром. Я же без образования, без ничего. И когда выяснилось, что я не могу махать руками перед оркестром, потому что я не знаю простейших вещей, то, скрипя зубами, я встал перед зеркалом и начал тренироваться. После этого ребята перестали надо мной смеяться. Но это было лет тридцать тому назад.

– А.В.: А вот у Анатолия Кролла, который тоже был в этой студии, немного иное мнение по поводу работы над музыкой к фильму.

– Г.Г.: Ну, вот теперь у вас будет два разных мнения.

– А.В.: Мы так мило беседовали об экспериментах, а я вот вспомнил, что в одном интервью прочитал, что вы не очень любите различного рода революции. А на ваш взгляд, что-то может такое произойти в музыке, что действительно будет революционным, а потом станет классическим?

– Г.Г.: Теоретически, конечно, может быть. И, честно говоря, мы так и ждём нового мессию. Вспомните про джаз-рок. Но, вообще, я не считаю джаз-рок революцией. Это не революция, это, скорее, приспособленчество. Это в какой-то степени, может быть, капитуляция. Потому что серьёзные идеи джаза только пострадали. Ну, а молодёжи стало приятней слушать джаз. Вот единственный плюс. Так вот, с этого времени, с семидесятых годов ничего нового в джазе практически не происходило. Но, чем себя успокаиваю, что не только в джазе. В классической музыке тоже. Кончилось время всяких "измов", кончилось время авангарда, модерна. Авангард – хорошо звучит, но авангард безумно устарел. Модерн тоже устарел. Это движение сороковых и других годов. Сейчас все эти "измы" все пропали. Вы уже не услышите ни одного чисто додекафонного произведения, сериального. Вы понимаете, о чём я говорю? Шонберг, например. Вы услышите ряд заимствованных приёмов. Причём в одном каком-то фрагменте. Но так, чтобы целиком писать музыку сериальную никто сейчас даже и не подумает. То же самое в джазе. Никто не подумает, чтобы сделать целиком модальную пьесу, которая полностью основана на идеях Майлза Дэвиса (Miles Davis) и Колтрейна (John Coltrane). Нет, приёмы применяют все. Но сейчас, честно говоря, джаз повернулся лицом к широкой аудитории. И я его тоже, в какой-то степени, стараюсь повернуть ещё больше.

– М.А.: Так у вас это болезнь, любовь, философия?

– Г.Г.: Наверное, я должен пустить в этом месте слезу, ударить себя в грудь и сказать, что джаз – это моя жизнь. Но, честно говоря, так оно и есть. Только без биения себя в грудь, без слезы. Джаз, действительно. Моя жизнь. А что у меня в жизни есть? Джаз, семья. И всё.

– А.В.: А почему же тогда вы, когда заходили в студию, то ничего не насвистывали, не настукивали?

– Г.Г.: У меня случай был. Пришли из одного журнала, фотографируют квартиру. А мы в то время новосёлы были. Так потом вышла статья и называлась она «Дом, в котором никогда не звучит музыка». Это почти правда. Потому что она звучит только тогда, когда я её сочиняю. А так, чтобы для удовольствия – нет.

– М.А.: А компьютер?

– Г.Г.: Этого полно. У меня студия дома. Если что-то надо записать, то я записываю. Я один из первых начал, в 1985 году, записывать дома. Буквально, одно время, я этим себе на штаны зарабатывал. Сейчас гораздо меньше, потому что у меня оркестры все, как принято говорить, акустические.

– А.В.: Но их и записывать сложнее.

– Г.Г.: Конечно, их надо записывать в студии. Электронику, конечно, при современном оборудовании, которое стало в десятки раз дешевле, сейчас уже никакой проблемы дома записать музыку, нет. Американцы, правда, называют такую музыку "консервной".

– А.В.: А чем сейчас занимается «Мелодия»?

– Г.Г.: У «Мелодии» будет 18 апреля презентация в зале Чайковского. «Мелодия» сейчас работает на радио. Записали уже диск, который называется «Проверено временем». Там звучат мелодии советских композиторов, которые действительно пережили испытание временем. Потому что мелодии, которые пишут рок-группы, попсовики, вряд ли получат статус хотя бы долговременности. Это какие-то ежеминутные произведения, которые сегодня здесь, а завтра про него никто не знает. А есть песни, которые действительно пережили время. Их ругали в своё время, что они пошлые, гадкие, как, например, песню Саши Зацепина из фильма «Бриллиантовая рука». Смеялись люди. А я сегодня буду играть это.

– М.А.: Ну, вот, один уже открыли секрет.

– Г.Г.: А это не секрет. А вообще-то, похвастаться хочется.

– А.В.: Нынче исполнители пользуются услугами вашего оркестра?

– Г.Г.: Очень редко. Потому что у нас нет точек соприкосновения. Многие очень хотят, но когда мы объясняем терпеливо, что наш формат – это джаз и если они что-то джазовое собираются писать, то тогда – пожалуйста. Правда, есть у нас друзья. Есть такие друзья, которые сейчас будут в презентации нашей участвовать – это Валерия, Лариса Долина, к сожалению, участвовать не будет, потому что на гастролях. Это, действительно, наши друзья, которые с нами могут петь. С Валерией как-то недавно выступал, и она мне очень понравилась. Она профессионал и чётко поёт. Есть друзья, но сказать, что мы вплотную этим занимаемся, я не могу.

– А.В.: Потому что когда слушаешь исполнителей, то понимаешь, что всё сделано…

– Г.Г.: По шаблону.

– А.В.: И ещё с использованием одних и тех же модных звуков и сэмплов, с минимумом "живых" инструментов.

– Г.Г.: Да, это верно. Это к ним вопросы. Я могу только с вами согласиться.

– А.В.: Спасибо большое.

– М.А.: Георгий Арамович отпрашивается на репетицию.

– Г.Г.: Просто принято в профессиональных оркестрах проводить небольшую репетицию перед концертом.

– А.В.: Георгий Арамович Гаранян был сегодня у нас в студии – народный артист России, а остальные все звания и регалии мы вам огласим, когда будет больше времени.

– Г.Г.: До новых встреч.

23.03.2006