|
–
Насколько я понимаю, по образованию вы
- инженер.
– Да, это одно из моих образований.
Первое. А потом уже музыкальное,
причем довольно своеобразное: я
сдавал экстерном в один день все
экзамены за дирижерские курсы при
консерватории. Оно, правда, не высшее,
а среднее.
– Постоянно ходит легенда о
Гараняне-самоучке...
– Это совершенно правильно. У меня
так сложилась жизнь, что вообще все,
что я знаю, досталось мне домашним
трудом. То, что мне досталось не
домашним трудом, то, чему меня научили
в аудиториях, я, к сожалению, слабо
могу применить. А то, что мне
необходимо, все приобрел дома: и
музыку, и английский, и компьютер, и
побочные все знания...
– До сих пор в воспоминаниях
всплывает версия, рассказанная в
музыкальной передаче станции какого-то
из "вражеских голосов", о том, что
на саксофоне вы научились играть "на
спор". Дескать, пообещал
студенческой компании сыграть через
неделю на вечеринке и сыграл.
– Это довольно близко к истине. Я
был старостой в самодеятельном
оркестре, и мне дали саксофон
отремонтировать. Я принес домой,
посмотрел: игрушка занятная, красивая,
с этого все и началось. Но это
сослужило и плохую службу. Вроде бы я
быстро научился играть на саксофоне,
меня везде сразу признали, и вдруг,
через два года, когда я поступил в
оркестр Лундстрема уже как
профессионал, я понял, что играть
совершенно не умею. Я забросил все
свои сольные партии, взял те, что
поскромнее, и занимался с утра до ночи.
– Вы до сих пор выступаете в очень
разных составах: и с огромным биг-бэндом,
и соло, и в трио, квартетах. Это какое-то
свойство музыкального темперамента?
–
Я просто придерживаюсь такого
принципа, что играть надо в любых
ситуациях, в любых окружениях, главное
- как можно больше играть. Конечно, не
со всеми, но с теми музыкантами,
которых я знаю, я стараюсь играть
везде. Сейчас впервые создалась
ситуация, когда я живу за счет джаза.
Не только живу джазом, но и живу за
счет джаза. Я считаю, что это большое
счастье. Далеко не всякий музыкант в
Америке может себе это позволить. Мне
просто повезло. Так что я пользуюсь
малейшей возможностью, чтобы где-то
играть. Причем вопрос денежный, играет,
конечно, какую-то роль, но не он
главный. Половина моих выступлений
всегда бесплатна.
– Вы общепризнанно один из самых
удачливых джазменов. Как-то удавалось
всегда и играть приличную музыку и
ладить с властями, когда это было
сложно.
–
В слове "удавалось" есть какой-то
элемент случайности, а ведь
случайности здесь нет никакой. Это все
большой труд. Даже умение ладить с
властями. Я всегда чувствовал, что за
моей спиной коллектив. Так что я не мог
вести себя так, как если бы я был один,
и говорить все, что думал, впрямую.
Приходилось идти на какие-то маневры.
Но надо сказать честно, что это не было
очень часто. От меня требовали одного -
хорошей музыки. По части идеологии от
меня давно отстали.
– Почему?
– А я никогда не был в партии.
Когда ко мне с этим приходили, у меня
всегда была удобная отговорка: я
никогда не был женат один раз. И я
говорил: "Да нет, что вы, я еще
морально не созрел для партии, я женат
два раза", потом говорил "... три
раза...". Сейчас от меня уже никто
ничего не требует, но я женат
четвертый раз. И с КГБ были проблемы. У
меня отец родился, как считалось, за
границей. Он армянин из Турции. А мать
русская, из Калинина. Поэтому сам я,
можно считать, русский человек: я тут
родился, тут вырос. Но по поводу отца
мне, как только что-то не так, начинали
угрожать. Принцип выживания был такой
- меня ему научил отец, один из
немногих турецких армян, кому удалось
не сидеть в 30-е годы: соглашаться со
всем, говорить "да" и ни черта не
делать. Правда, однажды я все-таки
попался и девять лет не ездил за
границу. Приехал Уиллис Коновер,
ведущий музыкальных передач с "Голоса
Америки". Всё-таки пропагандистская
радиостанция, мне тут же
добросоветчики сказали, чтоб я к нему
не подходил. Я говорю: "Как же так? Мы
с ним встречались за границей, он меня
пропагандирует, он приглашал меня на
разные фестивали." Короче, принял я
его здесь достойно, сводил в ресторан,
зашел к нему в номер, что потом
оказалось самым страшным
преступлением, - и десять лет не ездил
за границу. (Так девять или десять? -
ред.) Но я никуда жаловаться не ходил,
героически терпел. Пришли новые
времена - началась новая жизнь.
– Ваша успешность не только личная,
музыкальная, но и организационная,
проявилась в том, что вы смогли создать
несколько значительных биг-бэндов в то
время, когда все стали говорить, что биг-бэнды
невозможны и дороги в содержании. Как
же вам это удавалось?
–У меня их было три. Один полу-биг-бэнд
- ансамбль "Мелодия". Тут вопрос о
содержании решался очень просто.
Конечно, те копейки, которые мы
получали на "Мелодии", не могли
решить наши проблемы и судьбу
музыкантов. Но всегда была
возможность приработка. Одна из них -
концерты. Мы были тесно связаны с
Лёвой Лещенко. У Лёвы тогда не было
своего оркестра. Но у него был мой
оркестр, "Мелодия", и он постоянно
с ним работал. Ребята были очень
довольны: они зарабатывали приличные
деньги на гастролях. Я был доволен: у
меня была масса свободного времени,
чтоб писать музыку. Лёва был доволен
тем, что у него был хороший оркестр.
Второй. Был такой "Московский биг-бэнд
Георгия Гараняна". Там был весь цвет
Москвы. Из всех оркестров вроде бы
самый лучший в то время. Оркестр был
спонсорский. Как только начались
неудачи у спонсора, естественно, это
тут же отозвалось на нас. Оркестр,
правда, большей частью
перебазировался - сейчас это оркестр
пограничников, - но не совсем в том
виде, в каком бы это хотелось, не
совсем в том качестве.
Теперь у меня краснодарский оркестр.
Это коллектив, который целиком
находится на содержании у властей
города, мэрии, под личным наблюдением
мэра Владимира Александровича
Самойленко. Он меня лично пригласил на
работу. Мало того, что он борется там с
Кондратенко, но борется чистыми,
благородными методами. В частности, он
насаждает везде высокое искусство.
Есть там творческое объединение "Премьера",
которым руководит замечательный
человек, инициативный, народный
артист Леонард Гадов. У него работают
такие люди, как Григорович, который, к
его чести, когда его практически
освободили от работы в Большом театре,
ни одного слова жалобы не сказал: он
просто продолжал работать. В Большом
театре что-то происходит теперь, одна
неприятность за другой, кто-то
оказывается прав, потом тут же
оказывается виноват... Я не хочу в это
дело встревать, это совершенно не моя
область. Но я вижу, что Григорович, с
которым я лично знаком, занимается
только одним - работой. Это достойно
всяческого уважения. Он создал там
замечательную балетную группу,
балетное училище. И когда меня
пригласили туда руководить джазом,
биг-бэндом, я подумал: планочка ничего
себе! Там работает известный режиссер
Адольф Шапиро, Павел Хомский. В общем,
там команда очень серьезная.
– А не-спонсорский биг-бэнд сейчас
вообще невозможен?
– Ну, в общем... Настолько тяжелые
условия для музыкантов... Я все время
вынашиваю такую мысль, что может быть,
московские власти или еще кто-то из
сильных мира сего подумают, что Москве
нельзя без хорошего биг-бэнда. У нас
есть оркестр Олега Леонидовича
Лундстрема, который даже вошел в книгу
рекордов Гиннесса, как долгожитель
среди биг-бэндов. Но когда нужен
мобильный оркестр, который, как мой,
например, сегодня участвует в "ТЭФИ",
завтра в каком-то параде, открытии
каких-то выставок и так далее, и так
далее - он не всегда годится. У меня в
Краснодаре очень хороший оркестр, он
уже показан и признан. Выступал в моем
абонементе в Большом Зале
Консерватории, произвел очень хорошее
впечатление за два раза, его
показывали по "Культуре". Но он,
все-таки, в Краснодаре. Москве тоже
надо иметь оркестр, меня эта мысль не
оставляет.
– В 93-м году, кроме всего прочего, вы
создали "Независимый Джазовый Фонд".
Чем тут дело кончилось?
–
Ну, формально Фонд существует и по
сей день. История разорения нашего
спонсора такова. Для того, чтобы
поддержать бедствующих джазменов, был
создан Фонд, который организовал
лотерею. Но в технических аспектах эта
лотерея была несовершенна. Его тут же
нагрели. Выигрышные билеты были
напечатаны на одной машине, а
проигрышные - на другой. Он подал в суд
на эту богатую американскую
корпорацию, которая печатала билеты.
Но вы представляете, сколько денег
надо, чтобы только подать иск. Вот тут
и конец этого фонда. Он существует, но
ничего не делает.
– Биг-бэнд Георгия Гараняна хвалили (в
том числе и в НГ) за настоящее "американское
звучание". Это лестно?
–
Американское звучание - это просто
культура игры. Биг-бэнд организовать
несложно, просто собрать людей. Трудно
научить их всех вместе играть и
научить именно так, что бы все было
точно. Есть определенные атрибуты, и
профессионал всегда слышит: если они
не соблюдены - грош цена оркестру. У
меня всегда были соблюдены. И в
краснодарском биг-бэнде тоже.
– Действительно ли всякий джазовый
музыкант должен стремиться именно к
этому звучанию?
–
Ну, как вам сказать... Ведь что
вкладывается в понятие "американское
звучание"? Совершенно необходимо,
чтобы инструменты звучали здорово
сами по себе, чтобы была какая-то школа.
Кроме того, манера свинга, манера
исполнения должна быть такой, какая
принята. А там уже - нюансировка и так
далее, - все это должно играть именно
такую особую роль, что человек слушает
и говорит: "Да, это фирменный
оркестр, американский".
Конечно, не бывает догмы без
исключений. Если кто-то предложит что-то
достойное внимания, то это будет
замечательно. В этом отношении
музыканты всего мира всегда открыты,
они цепляются за все новое,
оригинальное.
Сейчас в джазе, действительно, застой
в плане поиска. Как было раньше? - я не с
самого начала начну - был Луи
Армстронг, великий человек. Потом
оказалось, что самым великим
человеком стал Чарли Паркер, пришел би-боп.
Потом великим человеком стал Колтрейн,
играть в стиле Чарли Паркера уже было
не модно. А ведь музыканты устроены
так - это чисто психологические вещи -
что нет почти ни одного человека,
который играл бы больше, чем в двух
стилях. В трех стилях играл разве что
Майлз Девис, но и то третий стиль
больше отражался в ансамбле, которым
он себя окружал, чем в его собственной
игре на трубе. Потом появился Орнет
Коулмен, фри-джаз прошел особняком - а
сейчас вдруг выяснилось, что
пожалуйста, играй в любом стиле,
только хорошо. Ничего нового, за что бы
уцепиться, уже лет двадцать не
происходит. Хотя можно это и не
трактовать как застой. Может быть,
джаз созрел. Ведь симфоническая
музыка тоже в свое время начиналась с
сарабанды, с джиги, танца пьяных
матросов и прочей такой же ерунды. А
сейчас существует в совсем другой
форме. Ведь вспомните: в симфонической
музыке чего только не было:
авангардисты, додекафонисты,
мессианисты... А сейчас все это
считается чуть ли не дурным тоном.
Гораздо больше ценится искренность.
На мой взгляд, чем музыка ближе к
традиции, тем искреннее она
воспринимается. Модернизм безнадежно
устарел. Авангардист находится в
самом хвосте течения - вот до чего мы
дошли.
– Пожалуй, и российский джаз движется
в том самом направлении, которое вы
описываете. Но по мере развития здесь
заиграли не только свинг, а и другое -
например, европейский джаз с
элементами этники...
–
Эксперименты всегда были, всегда
будут, честь им и хвала, если они во что-нибудь
выливаются. Пока все эксперименты
остались экспериментами. Если вы меня
спросите, для меня джаз без свинга не
существует. Это мое личное мнение. Я
всегда предпочитаю свинговую манеру.
У меня есть своя собственная теория. Я
изо всех сил хочу, чтобы та музыка,
которую я играю на концерте, нравилась
всем. Это безумно сложно. Но какие-то
элементы я уже знаю: как сделать так,
чтобы музыка нравилась всем. Пока это
мои ноу-хау. Тут и построение
программы, и подбор репертуара, тут
очень много тонкостей. Мне хочется,
чтобы простые люди, приходя на мой
концерт, уходили довольными и
счастливыми.
Почему-то мне запомнились два момента
моих недавних концертов. Я с моим
краснодарским оркестром выступал в
Ростове. А Ростов - это российская
столица биг-бэндов. Там был знаменитый
педагог Ким Назаретов, который создал
знаменитый биг-бэнд. Так принимали нас
там просто как Каунта Бейси. Мне это
было очень приятно.
А последний концерт был в Краснодаре.
Вы можете себе представить: на родине
нет своих героев, и всегда безумно
сложно выступать. Нет, нас встретили
очень хорошо. Наверное, дают свои
результаты мои теоретические
изыскания о том, как сделать джаз
привлекательным для простых людей.
Приведу один пример. Вот почему народ
ходит в цирк? Не потому, или не только
потому, что там есть обезьяны и клоуны.
Там всегда есть трюковые номера, когда
человек делает что-то невероятное, то,
что никто другой сделать не может. В
джазе тоже масса музыкантов на своих
инструментах могут делать какие-то
невероятные вещи, которые другой
музыкант сделать не может. И если это
подать соответствующе: "вот сейчас
будет трюк, ждите!" - грубо говоря, не
барабанной дробью, а чем-то в
оркестровке, что подчеркнет, поставит
венцом достижение музыканта - это
всегда сработает.
– Наверное, самый передовой отряд,
паровоз того движения, которое вы
описываете, это Марсалис со своим
оркестром Линкольновского центра. Как
вы к нему относитесь?
–
У меня к нему особое отношение. Я
дрожащими руками купил в Нью-Йорке
кассету Марсалиса и стал его слушать.
Я был в диком разочаровании. У
Марсалиса совершенно другой принцип.
Как черный музыкант, как черный
человек, естественно, обиженный
отношением белых в его стране, он
поставил целью своей жизни
возобновить то, что он считает
достижением в аранжировке именно
черных музыкантов. Меня это, честно
говоря, ничем не убедило. Здесь я
оркестр не слышал, потому что был на
гастролях. То, что Уинтон Марсалис
гениальный трубач, не обсуждается. Но
его биг-бэнд -- для меня это не оркестр,
а просто собрание музыкантов, которые
как-то вместе организованы, играют
общие ноты, но не более того. Концепции
аранжировки никакой нет. Они просто
берут какие-то жемчужины прежнего
времени и пытаются их играть вместе. Я
не вижу у них развития формы. Но у
черных музыкантов и вообще развитие
формы совсем другое, чем у белых. У них
временные рамки все раздвинуты. Нам
этого просто не понять, а может быть,
даже и не надо.
Если вы спрашиваете, какие оркестры
мне больше всего нравятся, то из всех
существующих сейчас это Роб
МакКоннелл из Канады. Там блестящие
аранжировки, очень хорошие музыканты,
и именно то понимание свинга, которое
я приветствую. Аранжировки, это, сами
понимаете, одежда оркестра. Биг-бэнд
почти полностью белый. Если там и есть
черные музыканты, то они не имеют
большого влияния.
Безусловно, оркестр Мэла Льюиса - Тэда
Джонса. Он никогда не был шлягерным
оркестром, никогда не рассчитывал на
аплодисменты, хорошо это или плохо. Я
все-таки думаю, что если ты играешь в
какой-то адрес, надо, чтобы твоя музыка
нравилась. Они придерживались другого
принципа. Это смешанный черно-белый
оркестр, с блестящими аранжировками,
которые никогда в жизни не имели
никакого успеха. Тем не менее,
спросите любого музыканта - для всех
это школа, для всех это один из
эталонов оркестра.
Если взять старых, то существует очень
много оркестров, которые мне нравятся.
Про Каунта Бейси и говорить не надо. Я
не думаю, что они все время
репетировали, но - во-первых, блестящие
аранжировки и черные музыканты, и
потом - море энергии. Причем манера
игры была такая: когда слушаешь в
записи, то создается впечатление, что
человек разрывается, что он умирает.
Посмотришь - мумия стоит. Это был
хороший тон. То же, почему они всегда
ходили в галстуках, в хороших костюмах
- хороший тон музыканта.
– Развитие всякой музыки
предполагает подток молодежи. Есть ли
сейчас это движение в российском джазе?
–
Да, появляются молодые люди. Мне бы
хотелось, чтоб появилось больше
молодых контрабасистов. Просто
дефицит. Есть среднее поколение,
которое играет очень прилично, а
хочется чего-то особенного. Вот я
вспоминаю время, когда я работал с
замечательным грузинским
контрабасистом Тамазом Курашвили. Но
сейчас мы отдалены друг от друга, все
это очень тяжело, но хочется, чтобы
появились вот такие музыканты. На
последнем концерте своего абонемента
я выступал с коллективом "Юниоры XXI
века" Петра Петрухина. Учатся где-то
в музыкальной школе. Нашелся
энтузиаст - этот самый Петр Петрухин,
который учит их играть на всех
инструментах. Как он это делает, мне
непонятно, но барабанщик у них -
потрясающий. Пианист - будущий
замечательный музыкант. Они все
разные, все не очень ровные, но для
меня вообще загадка, как научить всех
играть на разных инструментах.
– А можно вообще - скажите как
самоучка - можно научить джазу?
– Да, это и опыт показывает: можно
и нужно учить джазу. Но тут, правда, так:
если у тебя есть какое-то
предрасположение - да. Если нет
предрасположения - тебя вообще ничему
нельзя научить.
Беседовал
Александр Гаврилов ("Независимая
газета")
|
